Я не могла больше слышать подобных высказываний, ни в коллеже, ни дома. И как всегда защищала меня только бабушка, папина мама. Когда-то она была королевой красоты, но заботы и тревоги сделали ее тучной. Фотография, запечатлевшая коронование двадцатилетней бабушки, великолепна. Там у девушки красивое белое платье, кожа, как у фарфоровой куклы, черные волнистые волосы со стрижкой каре и большие глаза. Тогда она была худенькой, но не чрезмерно, с очень женственными округлостями, — совсем не такая, как сегодняшние скелетообразные топ-модели. Для меня она всегда была воплощением настоящей, естественной красоты, и я хотела бы быть похожей на нее в том же возрасте. И только одна бабушка вставала на мою защиту, когда меня называли «жирной коровой», И даже сердилась.
— Перестаньте так называть ее! Вы ее с ума сведете!
На кухне она успокаивала меня:
— Не обращай на них внимания, Жужу. То, что они говорят, это большое зло и это неправда. Поверь мне, ты красивая, и так тебе очень хорошо. Наплевать на эти килограммы, они уйдут, когда ты вырастешь…
— Спасибо, бабуля.
Увы! Я верю больше критическим замечаниям родителей, чем ее утешениям. Плохое запоминается лучше.
И на этот раз я окончательно объявила голодовку, слишком часто я этим грозилась. Раз шесть или семь я пыталась взять под контроль свой рацион, но не выдерживала. Не знаю, почему, но именно после этой картошки, запеченной с луком, беконом и сыром, я почувствовала тошноту. Они мне не верили, и я решила показать все, на что способна.
Я держусь два месяца и потеряла уже почти десять килограммов. Еще немного, и я окончательно справлюсь с этим чересчур полным телом, слишком жадным до вкусненького и жирненького. Покончено с тортами, пирожными с кремом, с хлебом, сыром и шоколадом. Яростное упорство помогает мне справиться с муками голода. Когда я в первый раз отказалась от десерта моей мамы, она рассмеялась.
— Да этого не может быть! Жюстин села на диету!
Чем больше надо мной издеваются, тем тверже я держусь. Раньше меня называли «жирной коровой», теперь песенка сменилась:
— Ты страшная, ты ничего не ешь.
Дома за столом сидит мама, и я заставляю себя проглотить немного горячего блюда, но в столовой в коллеже за мной никто не следит, и я могу вообще ничего не есть. Ничего. Я усвоила манеру играть с едой, режу ее и делаю вид, что подношу кусочки ко рту, но, к сожалению, мои уловки заметны. Моя лучшая подруга той поры обо всем догадывается.
— Ты же ничего не съела. Ешь!
Не знаю, на чем остановиться. Не могу это есть.
Сегодня перед холодильником все также: я словно парализована необходимостью выбора. Не знаю, что съесть, и никак не могу решиться протянуть руку ни к фруктовому йогурту, ни к обезжиренному. Я во власти навязчивой идеи. Раньше я с наслаждением ела тушеные почки, приготовленные моей бабушкой, объедалась вкусными домашними блюдами, заглатывала шоколадные пирожные, а теперь меня парализует вид йогурта. Мне нужно произвести в уме подсчеты. Необходимо, чтобы вся съеденная за день пища поместилась в одну чашку, — так я представляю себе максимальную ежедневную порцию еды. В чашку, например, можно положить ломтик ветчины, три стручка горошка и йогурт. Если содержимое превышает объем емкости — это катастрофа. А я уже сбилась со счета из-за этого чертового воскресного обеда. Мне нельзя есть жир, сыр и хлеб, а мясо нужно резать на крошечные кусочки…
В конце концов, все еще сомневаясь, я беру натуральный йогурт, из тех, где ноль процентов жира. Я слышу разочарованный вздох мамы.
— Так ты далеко не уедешь, дочка…
Я спускаюсь в свою комнату в подвале для того, чтобы не слышать новых замечаний, которые, несомненно, приведут к новым спорам. «Жюстин то, Жюстин это…» Далее вмешивается моя сестра Клотильда: «Не знаю, что с ней, она все время плачет». Даже маленькая Жанна подает голос: «Жюстин заболела?»
